Этой весной на лейбле Casus Belli Musica вышел новый полноформатный альбом «Поветерь» отечественной группы Опричь. В преддверии летних выступлений коллектива мы связались с лидером группы, гитаристом и вокалистом Яромиром, чтобы обсудить детали записи последней пластинки, современное язычество и не только.

MG: В предыдущем интервью вы сообщили, что новый альбом планируется к выходу весной 2016 года, но появился он только в этом мае. С чем связана годовая задержка?

Яромир: К весне 2016 мы не успели по ряду причин: не успели все записать, не успели понять, каким должен быть финальный материал, не успели все свести. Мы записывали и сводили по мере сочинённости материала. Есть группы, которые сначала все сочиняют, записывают весь альбом полностью, потом сводят записанное. За прошедшие годы мы научились записываться самостоятельно, и поэтому все делаем сами. Мы запишем, посмотрим, как получилось, сведем,  смотрим – что-то нужно переделать — идем, переделываем, переписываем; например, можем полностью поменять аранжировку у песни.

Я уже столько раз зарекался называть дату выхода альбома, и теперь никаких обещаний по срокам не даю. Мы были готовы издать альбом уже в конце 2016 года, но мы должны учитывать интересы всех, в том числе и лейбла. Однако лейбл посчитал неудачной идеей выпуск альбома в конце года. Как нам объяснили знающие люди, если альбом выходит в конце года – он не успевает попасть в обзоры.

MG: В конце года все рейтинги уже подводят, поэтому есть опасность, что релиз пройдет незаметно.

Яромир: Я честно скажу, что мне это без разницы. А вот лейблу важно, и, поскольку мы с Дмитрием Левашовым друзья давние, то я его интересы учитываю, как он наши. Поэтому у меня не было особых причин настаивать на своей дате выпуска. Задержка также была связана с техническими моментами, а именно: мы не знали, кто будет делать мастеринг. Дело в том, что мастеринг предыдущих двух релизов нам делал человек из Украины, но у него возникли сложности, и какое-то время он был в отъезде. К тому же скакнул курс евро, и его услуги стали для нас слишком дорогими. Но выяснилось, что московская студия, достаточно топовая, «ДАЙ records», оказалась нам вполне по карману. Мы даже удивились, насколько это было недорого, но с этой московской студией, с Евгением Виноградовым, нужно было еще найти общий язык. Он, конечно, человек очень профессиональный, все сделал хорошо и правильно, но все равно некоторые нюансы пришлось доводить.

В самом конечном счете мы поняли, что нужно назначить дату на конец мая. У меня лично предпочтения по дате выхода альбома были связаны вот с чем: поскольку альбом посвящен ушкуйникам, а ушкуйники — ребята северные, плавали по рекам и морям, и реки ото льда вскрываются где-то в марте-апреле, то, соответственно, хотелось ориентироваться на дату, близкую к весеннему равноденствию и к вскрытию рек. Но к этой дате мы немного не успели, а успели к концу мая. В целом, альбом вышел весной, и это правильно. Ушкуйники отправлялись в плавание весной, как и наш альбом.

MG: Как я поняла, идею с ушкуйниками вы давно вынашивали,  например, в тексте песни «Ветра пьяный мед» у вас встречается упоминание об ушкуях. Почему эта история так захватила вас?

Яромир: Понимаешь, здесь нужно отступить еще назад. У нас все альбомы, от самого первого, продолжают друг друга; это как жизнь. Человек живет жизнь, он ее, конечно, заранее не планирует, он ее спланировать не может, не знает, что завтра будет. Она все равно развивается по своим законам. Мы не можем ничего поменять, жизнь идет своим чередом. Жизнь средневекового человека тем более шла своим чередом. Естественный ход событий  – самый правильный. То же самое и с нашей музыкой. Мы не можем заранее сказать, что через год или пять мы выпустим альбом, посвященный такой-то определенной теме. Все происходит своевременно. Если вспомнить наш предыдущий полноформатный альбом, «Небо без птиц», там последняя песня называется «Скоро, скоро!». Она как раз про ушкуйников, это своеобразный смысловой мостик: альбом про тяжелую и печальную зиму, люди угнетены, тяжелые эмоции, но надежда на весну есть, люди ей живут, и в конце концов наступает весна. Символ весны – вскрытие рек ото льда. Песня «Скоро, скоро!» как раз про ушкуйников; это был 2013 год. После этого был записан материал для винила, посвященного ушкуйникам. То есть мостик со «Скоро, скоро!» был перекинут на винил. Винил здесь не просто так, он  –  номерной альбом, просто маленький. Условно говоря, эти альбомы как дети: один – высокий и здоровой, другой пониже, но зато умный. Для нас эти альбомы равноценны, неважно, сколько в них песен: четыре или восемь. С винила, с «Ветра пьяного мёда», уже перекинут мостик на «Поветерь».

MG: Как вы рискнули записать винил? Это достаточно рискованно, если говорить честно, ведь у вас не так много альбомов, не сильно известный коллектив. Или вам хотелось попробовать?

Яромир: А кто рискует? Рискует лейбл. Лейбл просчитал, все узнал, проверил.

MG: Лейбл прощупал почву?

Яромир: Конечно, да, это было его предложение. Для меня нет особой разницы, на каком носителе выпускать музыку. Можно записать альбом, можно издать его на компакт-диске, на виниле, можно просто в сеть выложить.

MG: Вас, кстати, расстроило то, что альбом слили заранее?

Яромир: Нет.  Ну, расстроило в том смысле, что у нас был запланирован ряд мероприятий, которые оказались бессмысленны в виду того, что он уже ушел в сеть. Ты понимаешь, я лично к этому отношусь так: я, пока над ним работаю, а я записываю не только гитару и вокал, но еще все свожу, и я слушаю материал множество раз. То есть первичную студийную работу делаю я. Она очень долгая. Вот скажем, запись вокала к песне занимает несколько часов со всеми студийными правками: послушал – не понравилось – переорал. Применительно к гроулингу, одна сессия занимает 3 часа, потому что гроулом очень долго не поорешь – связки перенапрягаются.

Сведение же требует в несколько раз больше времени. Я сидел, эти песни слушал много раз, сотни раз точно, до мельчайших подробностей, каждое слово, каждую ноту. И поэтому, когда я альбом отдал на дальнейшие процедуры, мастеринг и прочее, я уже его вообще не чувствовал. Я давал его слушать другим людям, чтобы выбрать, какие песни мы будем выкладывать, потому что сам уже не понимал, какие вещи подойдут лучше для синглов.

Я осознавал, что всё в принципе хорошее, но важно же определить песню, которая произведет первое впечатление. То есть мне, например, нравится «Ветра пьяный мед» или «В плеске весел», но их нельзя было использовать, несмотря на то, что мы чуть аранжировочки поменяли, потому что они уже были на предыдущем релизе. «Над рекою курган» тоже нельзя: она очень длинная, не формат. С точки зрения логических размышлений к этому вопросу тоже нельзя подходить, ведь нужно, чтобы все шло от сердца. Когда альбом отправился на мастеринг, он перестал быть моим и зажил своей жизнью. В этом смысле людям, которые записывают только свои партии и на этом работу над альбомом прекращают, легче: потом они получают уже готовую песню. Им клёво, они себя слушают; ну, может, им где-то и неприятно от мысли, что можно было бы и лучше записать, но это уже к вопросу чувств относится, а у меня, к сожалению, чувств уже никаких не осталось.

Поэтому когда альбом ушёл в сеть, лично мне было уже без разницы. Он уже не мой; он зажил собственной, не зависящей от меня жизнью в тот момент, когда моя работа над ним закончилась.

MG: Какую из песен ты выделяешь для себя больше всего?

Яромир: У меня нет такого. Здесь дело даже не в том, что я остыл к ним, они просто все разные.

Мы всю дорогу пробуем что-то новенькое. В какой-то момент мы уже не понимаем, что в нашем стиле, а что нет. Всё происходит само. Как человек живет естественной жизнью, он, например, ходит на работу по вот этой дорожке — а в следующий день он решил пойти по другой. Это похоже на него или нет? Так же и мы. Я могу сказать про какие-то песни, которые мне чем-то важны, интересны.

MG: Дороги, как человеку, например. Ты же вкладываешь в тексты душу, личные эмоции, переживания.

Яромир: Одни песни не лучше других. Я не скажу, что вот эта лучше, а вот эта – фуфло какое-то. Мне, например, нравится песня «Поветерь» тем, что я к ней музыку сам сочинил, что редко бывает.

У нас в основном музыку сочиняет Денис Микульский, который в составе уже не играет. Он с группой с самого начала, коллектив был основан вместе с ним. Сейчас он – композитор, на сцену не выходит, а музыку делает в проектах. Мы с ним друзья с детства, с пяти лет, поэтому мы друг друга с полуслова понимаем, с полуноты.

Но получилось так, что я живу сейчас в Санкт-Петербурге, а вся группа – в Рыбинске, не всегда получается сесть пообщаться, а муза какая-то зацепит, ходишь-ходишь, возьмешь – и сам напишешь мелодию. Хотя таланта я за собой не замечал, но для этого альбома половину музыки сочинил я. Для меня это было странно, я в себя даже как-то поверил. А песня «Поветерь», она просто хороша, у нее довольно простое начало, а потом – «поднимай на голоса северную песню», это очень образное выражение, я его не сам придумал, подсмотрел у Бориса Шергина.

Кстати, Бориса Шергина я открыл для себя несколько лет назад, это такой писатель, правильнее сказать – сказитель из Архангельска, он известен в основном по мультикам, есть такие северные сказы. У него  довольно много рассказов –  он и из своей жизни описывал, и какие-то сказки пересказывал. Его отличает очень богатый русский язык, архаический, очень образный. Когда я для себя его открыл, то какие-то вещи просто впитывал. У меня строки «паруса, под песню тканые», «поднимай на голоса северную песню», это все из него. Я это пережил, подумал, как здорово: можно таким хорошим образным языком русским говорить, избегая всех новых слов, всех латинизмов, выражать смысл, и получается очень образно, очень здорово. Мне эта песня душу греет, есть в этом и архаика, есть и очень хороший смысл.

MG: Тексты буклета нового альбома вы продублировали на английский язык.

Яромир: Я бы даже сказал, на староанглийский.

MG: Даже перевод творческий, художественный, не дословный. Вы ориентируетесь на западного слушателя или это было требование лейбла?

Яромир: Мы много лет назад познакомились с Сергеем AR Павловым. Он живет в Крыму, в Севастополе, он музыкант, достаточно известный,  также он организовывал фестиваль «Сварогово Коло». Сергей играет в группе Heather Wasteland, и это удивительная группа: три басиста и барабанщик. Помимо прочего он  –  переводчик, переводит техническую литературу и художественные тексты для многих групп. Отличный человек, хороший друг и талантливый музыкант. Я его, как музыканта, постараюсь втянуть в один свой проект, в «Вольгу».

MG: Видела новость, что вы отложили выпуск «Вольги» из-за альбома Опричь.

Яромир: Мы запланировали выпустить сингл, мы его выпустим, просто по нему еще не все сделано. Поняли, что спешить-то некуда. Сделали одну песню, свели ее, не мастерили пока. Вторую пока отложили.

Возвращаясь к переводам, Сергей Павлов очень хорошо переводит, соблюдая стиль и размеры. Его переводы можно петь, стихотворный размер полностью совпадает. Образность при этом сохраняется. Я ему полостью доверяю в переводе, иногда он лишь уточняет, что именно я имел в виду, и дальше он принимает решение: переводить ли это буквально или переводить с помощью аллегории, которая для англоязычной публики будет более понятна, чем буквальный перевод. Я надеюсь, что мы продолжим и дальше с ним сотрудничать. Я понимаю, что для него это сложная работа: тут мало того, что смысл перевести нужно, еще и размер соблюсти, аллегории не потерять. Мне нравится писать с применением аллитерации, ему тоже приходится подстраиваться. Я считаю, что это филигранная работа, лучше переводчика я в своей жизни не встречал, это высший пилотаж.

MG: Ты сказал, что живешь в Питере, остальные ребята – в Рыбинске. Как вы репетируете? Скоро будет фестиваль «Зарайская слобода», как вы к нему будете готовиться?

Яромир: Езжу я в Рыбинск раз в месяц, может, пару раз в месяц. Мне РЖД должны уже какие-то бонусы насчитать как постоянному клиенту.

Мы давно играем, люди достаточно опытные. Бывает, что когда я приезжаю в отпуск, мы чаще репетируем. Тут проблема не в том, что нужно чаще репетировать. Проблема бывает, когда нужно разучивать новые песни. Начинаешь играть живьем свежую песню и понимаешь, что она должна звучать по-другому, начинаются переделки. Но другого выхода нет.

MG: Как  живьем вы воспроизводите народные инструменты?

Яромир: Никак не воспроизводим, играем только на гитарах.

MG: Не думали записать на мини-диски минусовку?

Яромир: Думали. Но здесь вот какое дело. Наш барабанщик, Владимир, он играет еще в нескольких группах, и в них везде минусовку используют, то есть для него, к примеру, это проблемой не будет. Но мы в какой-то момент решили, что будем играть сами, без минусов. Минусовка очень сковывает. Да, ты играешь ровно, но это уже не рок-н-ролл. Концерт – это живое действо. Я сторонник музыки 60-тых. Это должен быть такой шаманский угар, свобода. Тяжелая музыка и языческая музыка особенно, должна быть, во-первых, какой-то раскрепощенной, во-вторых должна жить вместе с людьми. Вот мы не знаем, какое настроение у нас будет на концерте, мы можем захотеть сыграть песню в два раза быстрее. Сейчас все со всех сторон скажут, что я не профессионал, но это неважно, это мое творчество, я в нем свободен, я его вижу так. Другие как хотят, так пусть и играют.

Надо сказать, что одно время мы выступали с участниками, которые играли на народных инструментах живьем, но это непросто. Во-первых, у нас в Рыбинске сложно найти человека, который на сцене мог бы воспроизвести все достаточно умело. Михаил Романов, записывающий нам все в студии, категорически отказывается на сцену выходить несмотря на наши уговоры, но это его личное дело. Он не любит живые выступления. Поэтому мы решили, что будем играть вот так, с одними гитарами. Задача концерта – создать угар. У нас такая музыка, в которой почти нет чего-то драматического, чтобы каждая повисшая в воздухе звенящая нота трогала сердце. У нас музыка достаточно грубая: это камни, а не песочек и не водичка. А вдарить мы можем и так. Есть сопровождение с флейтами или нет, уже не так важно.

MG: У вас был любопытный проект «Триединство» —  концептуальный альбом, записанный тремя славянскими группами из Беларуси, России и Украины. У вас нет желания его повторить?

Яромир: Я не думаю, что сейчас остальные участники этого проекта захотят сделать подобное, у нас сейчас в политике все довольно сильно поменялось.

MG: И она повлияла на отношения между задействованными коллективами?

Яромир: Скажем так, мы мало сейчас общаемся. Не скажу, что вообще не общаемся, но мало. Мы все поменялись как люди, как группы. Для нас, для русских людей, события на Украине стали показательным примером, мы что-то для себя поняли. Там люди тоже что-то, возможно, для себя поняли. Я не думаю, что сейчас возможен такой проект с теми же людьми. А потом то, что мы хотели сказать тогда, оно было актуально тогда. Сейчас мир очень сильно поменялся, и сказать то же самое просто не получится, в эту реку снова не войдешь.  Может быть, есть смысл, чтобы это сделали не мы, а другие группы. Это будет актуально, но уже по-своему.

Проект «Триединство» придумали не мы, его придумали задолго до нас три правые группы: Сокира Перуна от Украины, Коловрат от нас, и Молот от Беларуси.

Они долго не могли этот проект реализовать.  Это было в первом десятилетии, задолго до всех событий, произошедших на Украине. Группы долго не могли между собой договориться по каким-то творческим причинам, тут я всей кухни не знаю. В конце концов, они отложили этот проект, так и не реализовав. Кто-то успел записать материал, но они так и не довели его до конца.

Применительно к нам, я уже не помню, чья это была идея, возможно, даже моя, чтобы сделать свой собственный проект. Нет монополии на дружбу народов; может, есть монополия на какой-то проект. Мне говорили: дорогой, куда ты лезешь, это не твое. Я в ответ спрашивал людей, чего они хотят от этого проекта — какой-то славы или действительно сказать свое слово за дружбу народов. И я добавлял: если вы за дружбу, то вы что, не дадите мне сделать то же самое?

Моя позиция на этот счет такая: этот проект должен был состояться у тех трех групп. Он должен был состояться у нас. Кстати, после нас еще кто-то третий его сделал. Какие-то группы менее известные, но я точно знаю, что был еще один подобный акт. Этот проект — он вообще должен случаться время от времени, собирать группы самых разных стилей. Эта идея вообще — она из  разряда идей, которые лежат на поверхности; кто первый взял, тот и молодец. У меня же аргументом в пользу себя было то, что те первые не довели до конца, а мы довели.

Надо сказать, что Коловрат всё-таки выпустили своё «Триединство», но уже с другими коллективами и с другим материалом.

А потом произошли события в Украине, которые отразились на всех, и я не знаю, что должно произойти, чтобы такой проект сейчас стал снова возможным. Украинская сцена расколота. Украинским музыкантам  сейчас сложно дружить с русскими, даже в части музыки. Но, возможно, что там есть люди, которые хотели бы этого.

MG: Сотрудничество русских групп с украинскими могут не принять?

Яромир: Оно будет принято так, как будет подано. То есть, если подано правильно – воспринято будет правильно. Например, когда мы играем на концертах песню «Север вольный», то мы иногда, не всегда, конечно, говорим о том, что эта песня была записана на таком-то проекте, и он должен был символизировать дружбу и братство наших славянских народов. Мы и сейчас придерживаемся таких взглядов, ничего не поменялось. Они  –  такие же наши братья, то, что происходит  –   это временно, и люди вернутся к нормальному состоянию внутри голов, и мы не считаем их врагами, какими-то плохими. Как правило, эти слова слушатели на концертах встречают аплодисментами. Мы не политическая группа, это нельзя назвать политическим заявлением.

MG: Следишь ли ты за мировой сценой, за новыми коллективами?

Яромир: В той или иной степени. Участники группы слушают разную музыку, в какой-то мере следим, конечно. Честно говоря, я сейчас мало вижу групп, интересных лично для меня. У меня были раньше конкретные предпочтения среди иностранных групп, но сейчас я не вижу новых групп, которые бы меня так захватили, что я продолжил бы за ними следить так, как слежу за «старичками».

На самом деле, если говорить о русской сцене – хороших групп на ней в целом много, на любой вкус, и они выпускают сильные альбомы. Сейчас проблема ещё и в другом – в том, что интернет уменьшает значимость музыки. Информации так много, что ее ценность все меньше. Меня больше интересует хардкор, грув сцена, она меня и раньше интересовала всегда.

MG: Как же так получилось, что ты в музыке ушел от хардкора и окунулся в паган-метал и фолк?

Яромир: Я музыку, в общем-то, не сочинял никогда, у нас в коллективе естественным образом сложилось разделение труда. Когда мы начинали, мы играли в середине-конце 90-х панк, хардкор. Чем больше мы учились играть, тем сложнее становилась музыка. Потом Денис Микульский, наш основной композитор, начал смотреть в сторону фолка. В тот момент я поступил на исторический факультет Ярославского университета. Я историей с детства интересовался, а тут встал на, можно сказать, профессиональные рельсы и по этим рельсам поехал. Стал понимать, о чем надо писать; дальше – больше.

Все мы понимаем, что чтобы текст и музыку написать, можно сочинить два притопа, три прихлопа в музыке и все многочисленные клише в словах, от которых уже тошно, «кровь-любовь», вот это всё. А можно сделать иначе, если тебе есть, что сказать. Я начал задумываться о том, какими словами надо говорить, стал писать тексты. Не скажу, что на древнерусском, но с применением некоторых слов. Когда ты в околонаучной исторической среде общаешься, нельзя использовать старинные слова неправильно, тебя не поймут. Надо изучать, и я изучал. А за текстами идет музыка. То есть я приношу текст, где «в горе мя, изгнанника, друже, помяни, аз остыл у озера, доживаю дни», и тут понимаешь, что рок-н-ролл не пойдет под такой текст, нужно что-то эпичное, фолковое.

Моя задача как соучастника в нашем музыкальном творчестве –  держать  все в рамках. То есть, если Денис сочиняет мелодии, то я делаю общие аранжировки, связываю в песню.

MG: Последний вопрос. В последние годы наблюдается рассвет субкультуры язычества, появляются общины, тусовки, фестивали, тематические группы вконтакте. На твой взгляд, с чем это связано – тоска по корням или мы пресытились всем западным, разрешенным нам после перестройки?

Яромир: Люди, которые это все делают, они зачастую в перестройку даже не родились. Они родились позже. Т.е. они люди молодые, и запретов они не видели. Сразу скажу, я не знаю, почему это все происходит — то, о чём ты спрашиваешь.

Сам я во всех этих делах учувствовал едва ли не с самого начала. И в ярославской языческой общине состоял, и на разные обряды ездил. Если говорить о том, почему это происходит сейчас, почему появляются языческие музыкальные группы, то могу предположить — потому что это естественно. Хочется играть свою музыку, корневую. Дальше вопрос о том, насколько это хорошо получается. А если говорить про общины, то вот тут-то я хочу сказать, что когда люди из мятого алюминиевого ковшика пьют квас, купленный в магазине, передают его по кругу,  это выглядит с одной стороны как-то…

MG: Не аутентично?

Яромир: Не то, что не аутентично, это выглядит как какой-то «Безумный Макс», как пост-апокалипсис или просто очень глупо. Если люди хотят реконструировать обрядность, то хочется им сказать: учитесь у настоящих реконструкторов. Они там за завязочку на ламеллярном доспехе удавятся, если где-то чего-то не так. Реконструкторы очень глубоко изучают военную историю, материальную культуру, былины и саги у них наизусть от зубов отскакивают. У нас же такое впечатление, что можно надеть на себя ночнушку, берцы и камуфляжные штаны, хайратник какой-то повязать, и вот ты уже язычник и даже что-то понимаешь. Мы не будем касаться духовной стороны вопроса, потому что об этом даже бесполезно говорить. Мне жалко, честно говоря, людей, которые давно в этом деле, тех же Велеслава, Богумила, Борича, которые настолько глубоко сердцем и умом в этом вопросе. Для них, наверное, неприятно смотреть на этих смешных ребят.

Возвращаясь к вопросу, почему это все происходит… может быть, есть стремление быть собой, и я не думаю, что это идет в противовес чему-то. Людям хочется обрести свои корни. Здесь также нужно говорить о том, что этот процесс должен регулироваться. Все общины, которые создаются по принципу «давайте, ребята, создадим общину», – они долго не существуют. Нужен стержень, человек, который будет вести  общину своим авторитетом, харизмой и знаниями.

Но я сейчас от общин и прочих языческих организаций и событий далек, я смотрю как наблюдатель со стороны. Сердце у меня к этому не лежит, и я не испытываю никаких религиозных чувств, я совершенно жесткий человек. Для меня язычество важно как мировоззрение, как цепь Традиции, а не как религия. Я видел людей со слезами на глазах, которые действительно испытывают глубокие мистические и религиозные переживания. И я, к сожалению, не такой.